22 июня 1941 года, шесть часов утра. По местному радио в г. Шахты Ростовской области сначала, как обычно, прошли «Последние известия», а потом полилась песня: «Белой акации гроздья душистые вновь ароматом полны…» Через час или два в дом Сидорцовых, прибежала соседка с грозным сообщением: «Началась война!» И Володя, выпускник 9 класса школы № 2, круглый отличник, начал слушать речь В. М. Молотова о начале Великой Отечественной войны.
ФРОНТ ВМЕСТО ВУЗА
«…Я мог уехать поступать в вуз, но пошёл на фронт. Потому что в глубине души хотел быть солдатом»
…Фронт подошёл вплотную к нашему городу и был взят немцами. Во время оккупации я спасался в своей станице – Усть-Быстрянской, Константиновского района, где родился за 15 лет до войны. Там и встретил наступающие советские войска зимой 1943 года. После этого пошёл в 10-й класс и окончил школу в 1944 году.
23 июля я получил повестку из Шахтинского горвоенкомата, а буквально через два часа, как по иронии судьбы, пришёл вызов из Горьковского института. В нём сообщалось о зачислении меня на 1 курс геолого-разведывательного факультета, что давало бронь от призыва в армию. Конечно, я мог уехать поступать в вуз, но пошёл на фронт, потому что в глубине души хотел быть солдатом. В нашем роду донских и полтавских казаков служба в армии всегда была почётной и обязательной. К тому же мой отец ко времени моего призыва уже погиб на фронте, в Одессе.
Среди моих товарищей тоже были погибшие на войне. Мать одного из них, Василенко Мария Кирилловна, очень любила меня и когда узнала, что меня призвали, пришла и, плача, вручила мне тетрадный листок, на котором красными чернилами была написана молитва. Она попросила, чтобы эта молитва всегда была со мной. Я тогда положил её в бумажник, с которым ушёл в армию. Вернувшись с фронта, уже дома нашёл в нём ту самую запрятанную молитву. Уж не знаю, верить в её силу или нет, но на фронте действительно не раз бывали случаи, когда какая-то сила буквально поднимала меня и уводила от опасных мест.
Боевое крещение
За годы Великой Отечественной я был связистом, химинструктором, писарем, дослужился до звания сержанта 504-го миномётного Мгинского Краснознамённого полка. Место расположения запасного полка был посёлок Красноармейский у Сталинграда. В начале 1945 года полк был переброшен в действующую армию на территорию Польши. Там я и принял своё боевое крещение.
Полк входил в состав 24-й дивизии Первого особого корпуса прорыва резерва Главного командования, часть была придана 4-му Украинскому фронту. Боевой задачей было обеспечение массированной артиллерийской подготовки для наступления.
Наш 504 ММКП, оснащённый 120-миллиметровыми миномётами, располагался на болотистой местности, поэтому обувь промокала очень быстро. Портянки приходилось сушить по-разному: если обстановка позволяла – на костре, если нет – на собственном теле, под рубашкой. Этому научил меня один старый солдат.
Насыщение артиллерией было очень мощным – сотни стволов на километр фронта. Сигнал к началу артподготовки дали ранним утром, ещё до рассвета. Заработали сразу тысячи стволов, гром начался такой, что выстрелов собственных миномётов можно было и не услышать. В нашей батарее из-за этого разорвался один миномёт: на мину, уже имевшуюся в стволе, случайно опустили вторую. Они и взорвались обе, одновременно в стволе. И миномёт, и расчёт – все в клочья.
Моему товарищу перебило ногу выше колена. Она держалась просто на небольшом куске мышцы и на его ватной штанине. Санитар дал тогда мне кривой садовничий нож и сказал: «Режь!» Я запустил свою руку в кровавую рану (она была очень горячей) и сказал санитару, что не могу. Он на меня страшно выругался: «Режь не ногу, а штанину, дурак!» Штанину мы с ним разрезали-таки вдвоём, потом сделали шину из досок, которые оторвали от снарядных ящиков, стянули жгутами и бинтами ногу и отправили солдата в санитарную службу.
Командовал расчётом разорвавшегося миномёта лейтенант. Он получил множество ранений и вскоре скончался. Мы похоронили его на месте нашей батареи, выбрав сухое место. Из двух досок от снарядного ящика я сбил крест, написав на нём: «Лейтенант Коровушкин… (дату похорон)» и поставил крест на могиле. Это были первые похороны боевого товарища.
ПУЛЯ-ДУРА
Из трудных боевых эпизодов особо вспоминается форсирование Одера, когда на другом берегу уже начиналась территория Германии. Одер там течёт в таких крутых берегах, словно в дамбах. Наши части вышли к нему узким клином. Немцы оказывали сильнейшее сопротивление.
И вот удалось захватить небольшой плацдарм на немецком берегу – всего метров 400 по фронту и 200‑300 – в глубину. Днём и ночью он весь простреливался. Вот там я как раз понял ту самую разницу в ощущениях звуков выстрела. Когда он идёт мимо тебя или прямо в тебя – в упор. В этом случае звук такой, как будто ты сам сидишь в середине ствола. Батарея моя стояла на нашей стороне, а на немецкой были управление и связь, и всем нам приходилось отбиваться от сплошных атак. Полк сняли с этого направления для переброски на другое. А немцы тем временем срезали весь этот узкий клин с серьёзными для нас военными потерями.
Отступать с заданных позиций под огнём противника мне, конечно, тоже приходилось, война есть война. Но дивизион никогда не снимался с позиций без приказа. Однажды такая команда поступила с опозданием – по месту нашего расположения уже начала бить советская батарея.
Мы цепляли миномёты к машине, а вокруг рвались снаряды от своих. Увидел, как осколки изрешетили белую стену, возле которой я стоял пару минут назад. На мне был вещмешок, когда я его снял после ухода, он оказался пробитым в нескольких местах. Была пробита моя кружка, и пуля только чудом не задела меня. В этом отходе один из наших командиров майор Урзля раненым был взят в плен. Немцы офицера добили и поглумились над его трупом. Мы нашли его, когда снова взяли это же самое место.
Во время отступления я впервые встретился с действиями заградотрядов. Они задерживали всех, кто отступал не в составе части. Нас не задержали, ведь мы продвигались боевым порядком.
И вот остановились во дворе какого-то дома, рядом со мной оказался солдат с довольно крупной фигурой. Тут раздался залп немецких миномётов. Я успел заскочить в дом, а он что-то замешкался. Мины разрывались прямо во дворе, и когда я вышел из дома, то увидел, что одна из них попала прямо в того самого солдата… От него осталась лишь нога в брюках и сапоге. Я поднял её целиком, чтобы в кармане найти документы. Нога была очень тяжёлая, а документов я никаких не нашёл, в кармане брюк лежала лишь пачка чешских крон. Как работник финчасти, он получил кроны от представителей чешских властей. Президент Бенеш выплачивал нам жалование за освобождение Чехословакии. Кроны эти я отдал нашему командованию.
Помню, как в том же месте наши солдаты пленили немецкого мальчишку, который из фауст-патрона подбил советский танк. Когда его вытащили из окопчика, он распустил сопли, плакал. Русские солдаты его пожалели. Немцы в конце войны использовали вот таких малолеток-«воинов».
Время между боями мы проводили по-разному. Находчивость выручала солдата в бою и на отдыхе, а дел всегда было много: привести в порядок себя, оружие, материальную часть, обмундирование. Иногда наши тылы отставали с кормёжкой, просто выдавались сухие пайки. В населённых пунктах порой удавалось найти муку, сахар, какие-нибудь жиры, домашние заготовки. Я научился делать тесто на воде и соде и печь оладьи или блины. Раздобыл сковородку, противень, посуду. Оладьи и блины переворачивал, подбрасывая их со сковородки на лету, – развлекал товарищей.
Однажды разжёг костер, подготовил тесто, уже и противень разогрел и вдруг услышал залп батареи немецких миномётов. Кто был на фронте, в прямых боях, тот знает, что солдат слышит свою мину или свой снаряд с момента выстрела. Я понял, что этот залп по мне и успел отбежать от костра за угол. Когда вернулся после разрывов – и костёр, и тесто, и всю мою посуду разметало в клочья.
Такой же случай был и на территории Польши, когда мы стояли в каком-то барском дворе. Немцы грамотно обстреливали нас дальнобойной артиллерией. Хозяйский дом горел, в нём погибло много наших ребят. Они набились на ночлег в одну уцелевшую комнату на первом этаже, а ночью сгорели деревянные балки и все были погребены под рухнувшим межэтажным перекрытием.
Я же рисковать не стал, а сделал нечто похожее на землянку за двором, застелил её соломой и накрыл дверью. Перед входом постелил немецкий мешок, чтобы вытирать ноги. Только закончил работу над собственным укрытием, как услышал выстрел дальнобойной пушки и понял: этот снаряд мой. Успел лишь нырнуть в свой окоп-землянку, а дальше ничего не помню. Сколько был без сознания, не знаю. Когда очнулся, увидел, что снаряд попал точно в мешок, который я постелил. От него остались только ниточки, а у меня была контузия.
А НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ…
Помимо боевых действий, среди воспоминаний о войне всплывают и те зверства, с которыми приходилось встречаться.
Однажды, это было в Европе, я решил пройтись по территории вокруг части. Увидел остатки сгоревшего стога соломы и груды какого-то пепла, а на краю что-то глыбистое. Приподнял эту обгоревшую глыбу, а под ней – остатки несгоревшего солдатского обмундирования. Оказалось, это немцы сожгли наших пленных солдат в стоге соломы. Все останки мы собрали и предали земле.
Зверства были со всех сторон, таковы ужасы войны. По фронту прошли слухи, что немцы убивали наших пленных молотом, положив их головы на наковальню. После этого живых пленных немцев почти не было. Чтобы сохранить нужных, конвоировать их поручали только офицерам, потому что солдаты приканчивали их сразу же.
В Германии в одном доме я видел перебитую выстрелами в упор целую семью – старого деда, который пытался заползти под кровать, седую бабушку с младенцем, убитым на руках, молодую невестку. Мне рассказали, что вначале сын из этой немецкой семьи с верхнего этажа дома по радио управлял огнём немецкой артиллерии, которая нанесла нам заметный урон. Расплата последовала незамедлительно…
Пол-Европы прошагали, пол-земли
Мой боевой путь зимой 1944 и весной 1945 года проходил через Польшу, Германию, Чехословакию: Пшина, Краков, река Одер, Моравска Острава. Население разных стран встречало нас по-разному.
В Польше в меня однажды стреляли, но не попали. Немцы относились крайне осторожно и боязненно. Помню пожилую немку, в дом которой меня поместили на ночлег. Она уложила меня в белоснежную постель, укрыла толстым пуховым одеялом, старалась, чем-нибудь угодить, а руки её так и дрожали от страха. Я как мог пытался успокаивал её. А вот чехи встречали нас как братьев, вывесив на домах белые и национальные флаги, выстроившись с цветами вдоль дорог, по которым мы шли.
Войну закончил, участвуя в боях за освобождение Праги, командиром отделения связи 1-го дивизиона, химинструктором, в звании сержанта. Ранений за годы войны, к счастью, не было, а полученную контузию я перенёс на ногах в своей части.
Демобилизовался 25 июня 1946 года. Награждён орденом Отечественной войны ІІ степени, медалями «За победу над Германией», «За освобождение Праги» и др. Мой отец Сидорцов Игнат Абрамович был связистом и погиб при прямом попадании снаряда в их окоп. Мой дядя Гетто Александр Платонович потерял под Москвой обе ноги, его родной брат – Владимир Платонович воевал с японцами на Сахалине. Когда я сам возвращался с фронта домой, мешок со своими вещами и фронтовыми фотографиями забыл в поезде, поэтому воспоминания о военной службе остались лишь в моей памяти…
Р. S. Впоследствии Владимир Игнатьевич Сидорцов стал доктором сельскохозяйственных наук, талантливейшим профессором-шерстоведом с мировым именем. Более 40 лет он проработал во Всероссийском НИИ овцеводства и козоводства, 11 лет – в Ставропольском агроуниверситете, на кафедре частной зоотехнии факультета технологического менеджмента.Добрыми словами вспоминают о нём коллеги в обоих коллективах.
В 2014 году профессор Владимир Игнатьевич Сидорцов ушёл из жизни. Но до последнего дня, как у настоящего солдата, его самыми любимыми стихами были вот эти строки Виктора Гюго:
Живые – борются!
И живы только те,
Чьё сердце предано
возвышенной мечте.
Кто, цель прекрасную
поставив пред собою,
К вершинам доблести
идут прямой тропою,
И словно факел свой,
в грядущее несут
Великую любовь
или священный труд.
